dorine13
Newbie | Редактировать | Профиль | Сообщение | Цитировать | Сообщить модератору
Августин Блаженный "миротворец":
Цитата:| Не думай, что тот, кто хочет выполнять военную службу с оружием, не может понравиться Богу |
Цитата: В своём «Divinae Institutiones» , большой христианской апологии доконстантиновского времени, написанной незадолго до 313 г.(!), Лактанц страстно выступает за гуманность, терпимость, братскую любовь. Конечно, он не знает ничего более важного на Земле, чем религия. Но её должно защищать «умирая, но не убивая, терпением — не жестокостью, верой — не преступлением. Если вы хотите защищать религию пролитием крови и мучениями, тогда вы её не защищаете, а мараете и обесчещиваете». Лактанц последовательно борется в своём трактате против национализма и войны. «Ибо как может быть справедливым, кто причиняет вред, кто ненавидит, кто грабит, кто убивает. Но всё это делают те, кто стремится быть полезным своему отечеству». Однако отец церкви не одобряет не только военную службу, но любое человекоубийство, даже если оно «мирским правом может быть разрешено». Он проклинает само доносительство о преступлении, за которое полагается смертная казнь. Но в «Извлечении» (Epitomé) этого труда примерно anno 314(!) автор вычеркивает все пацифистские места и славит смерть за отечество — «особенно замечательное произведение» (фон Кампенхаузен).
Тем самым Лактанц демонстрирует позицию всей церкви вообще. Его, когда-то преследуемого и часто испытывавшего крайнюю бедность, Константин вскоре после 313 г. сделал воспитателем своего сына Криспа, а время от времени и собственным советником. Стремительная карьера, блеск двора, виллы Мозельской долины, дворцы Трира (со времён Августа город, уже несколько десятилетий императорская резиденция, где пребывали Константин, св. Елена, куда позднее прибыли отцы церкви Афанасий, Амвросий, Иероним), короче, общение с «Высшим» обществом империи, всё это заставило седовласого Лактанца быстро забыть, во что он до того верил всю жизнь. Так, задним числом он посвящает свой главный труд государю, не клеймит больше военную и юридическую службу, но — восхваляет их. Всё христианство для него теперь «кровавая борьба между добром и злом» (Прете), благодаря чему он стоит «уже на пороге нового времени» (фон Кампенхаузен).
Тем самым Лактанц предаёт собственное вероубеждение и почти трёхсотлетнюю пацифистскую традицию. И подобно ему, в основе, вся церковь. Жадно следует она соблазнам императора, который её признал, сделал влиятельной, богатой, но который, однако, не нуждается в пассивном, пацифистском клире, а в том, который благословляет оружие. И он его благословлял и благословлял. Так как, пишет Гейне, «не только римские, но и английские, прусские, короче, все привилегированные священники объединялись с цезарем и компанией для угнетения народов».
Современные теологи, которые категорически не отвергают это банкротство учения Иисуса, говорят о «грехопадении» христианства. Успокаивающее слово, умаляющее, напоминающее о старой сказочке о яблоке, райской «любовной интрижке». В действительности речь идёт об убийстве, тысячелетнем сражении, которое теперь, тогда совершалось во имя «Благой Вести», религии любви, самого Бога, к тому же ещё и провозглашённом справедливым, благим, которое преобразилось, да, стало «священным» — вершинная точка преступления «святая война»! Она была, наряду с инквизицией и сожжением ведьм, единственно чём-то новым в христианстве. До сих пор не имели понятия о «чудовищном безрассудстве религиозных войн» (Вольтер), об этом «кровавом безумии» (Шопенгауэр).
Новая теология следовала в духе старого вокабулярия. Не только политическая, — милитаристская, теология Ecclesia triumphans , Ecclesia militants , теология императора — всех императоров. По меньшей мере, древнеримских, языческих, восходящая вплоть до Цезаря, а в основе много дальше. Конечно, запах жертвоприношений идолам, «позорное заблуждение», которое «привело к порче столь многие народы», но — Константин был (так это кажется, не может не казаться) почти столь же кровожадным как когда-то Яхве. «Я избегаю всякой слишком отвратительной крови, всяких противных и опасных для здоровья запахов». Но кровь и вонь полей сражения так приятно ударяли в нос этому государю, как ГОСПОДУ!
Монарх, который мог однажды выразиться, «что я как человек Бога всё давно знаю досконально») — наглая заносчивость, которой не давал увлечь себя ни один языческий владыка — конечно, знал, чего хотел укрепления империи благодаря религиозному единству. К тому же самому стремился, правда, уже его предшественник Диоклетиан, но с помощью язычества Константин достиг этого — его «революция» — с помощью христиан. С одной стороны, он — в посланиях епископам, синодам, общинам — без устали присягает единству, согласию, «миру и гармонии». Снова и снова он провозглашает «единый порядок», он называет это своей «целью прежде всего, чтобы у счастливых народов католической церкви оставались защищёнными одна единственная вера, чистая любовь и единодушное благочестие», «чтобы общая церковь была одна». С другой стороны, ничто не стоит к деспоту ближе, чем армия, он был насквозь солдатским императором и остался им до конца. Он решительно реорганизовал войска. Он разделил их на пехоту и конницу. Он применил для безопасности границ милицию, ядро которой образовали ветераны, создал мобильную полевую армию, к которой принадлежала и palatini, императорская гвардия, и уже начал также рекрутирование германцев.
Конечно, этот человек знал, чего он хотел — боеспособной веры и боеспособной армии. Кто почитает божество самым должным образом, тот и нуждается в государстве больше всего. Он сам ввёл в войско христианскую божественную службу. «Во-первых, это было моим стремлением — объединить все народы в образе мыслей, касающемся божественного, сплотить на единой позиции, во-вторых, исцелить и восстановить тело всего мира, страдающее, так сказать, от тяжких повреждений. В моих усилиях ради этой цели одно я имел в виду укромности моего сердца, другое стремился осуществить моей военной мощью». Итак, политика силы для изменений более не с помощью языческих богов, но — креста. «Неся повсюду впереди твою печать,— говорится в одном эдикте императора,— я возглавлял овеянное славой победоносное войско, и если когда-нибудь нужда государства требовала того, я выступал против врагов, следуя тому самому открывшемуся знаку твоей мощи».
Епископы тоже знали, чего они хотели. Только это слишком мало имело общего с заповедями их Господа Иисуса, гораздо больше с приказами их повелителя Константина и не в последнюю очередь с их собственными планами. Трон и алтарь! Клир, по меньшей мере, высший, принадлежал теперь великим империи. Он проглатывал деньги, имущество, почести, и всё это благодаря христианскому владыке, его битвам и победам. Разве можно было не нравиться ему, не быть послушным? Как он повышал ценность епископата, так епископат давал привилегии в церкви его официальным чиновникам. Согласились, — предписанием 7-м синода в Арле (314 г.) — что они при совершении проступка, обычно чреватого исключением, не попадают ipso facto под отлучение, как обычные верующие! Огромная часть большой церкви уже в IV веке склонялась к идентификации церкви и государства. И если до того с войсками сражались боги, демоны, бесы, то теперь это «Божья рука», что повелевает «полями сражений», это Бог персонально, кто делает Константина «государем и властителем», победителем, «единственным из всех власть имущих, которые когда-либо жили, неукротимым и неодолимым», это Бог, кто делает «грозным» этого властителя, кто сам «на его стороне сражается». Да, ликует его придворный теолог, первое христианское Величество победило «со всей легкостью» и подчинило больше народов, чем все предыдущие императоры — «столь богоугодным и трижды блаженным стал Константин».
Какое превращение! Поскольку христианство победило благодаря войне, в нём увидели «истинную» религию. Вера любви легитимизировалась благодаря воинскому счастью, многотысячекратному убийству! Какое извращение! И ни один епископ, папа, ни один отец церкви не заклеймил это извращение! |
|
> 
> 
> 
